Не уверен, что меня правильно поймёт что одна, что другая сторона. Я не военный эксперт и не государственный чиновник. По счастью, я также не представляю ОБСЕ или любую другую из бессмысленно-бюрократических нагромождений современной Европы.
Единственное, в чем меня традиционно можно обвинить — так это в том, что таких, как я оплачивает пресловутый US Department Of State. И я втайне надеюсь, что уж по тридцать-то тетрадрахм в месяц мне где-нибудь в Арканзасе капает.
Но всё-таки. Я — за прямое вторжение армии РФ на территорию Украины.
Мне кажется, от этого выиграют оба государства. И не стоит меня убеждать в том, что прямое вторжение немедленно увеличит количество жертв. Уже не увеличит.
Но эта чёртова война стала настолько подлой, что, мне кажется, только прямое вторжение теперь и сможет её остановить. Тем более, что оно так и так уже произошло.
Ни для кого ведь уже не секрет, что Россия ведет очередную необъявленную войну. Зелёные человечки признаны. Военторг признан. Спецназ, который на танках ездит в отпуск, чтобы экстремально отдохнуть в Луганде — тоже не новость. Могилы с надписями вроде «Солдат №9» только множатся.
И тем не менее, по-прежнему слышно: «Какая Россия! Это же милые ополченцы от безысходности стреляют из жилого дома по аэропорту, а сволочи укры почему-то на это отвечают!» И Первый канал от безнаказанности уже вышел на такой уровень скудоумия, что об этом наивно рассказывает.
Вторжение произошло. У России вообще богатейший опыт спровоцированных или просто необъявленных войн. Она всегда кого-то защищала, не обращая внимания на то, хотят того защищаемые или нет. Финны и румыны, белорусы и поляки, западные украинцы или прибалты, чехи, венгры, грузины, осетины, да кого только не было! Теперь вот Украина.
Только результаты вторжений — так себе.
С Маннергеймом не получилось. Против шведского барона из Императорского Генштаба воевал крестьянин-слесарь Мерецков. Четыре класса — курсы «для взрослых рабочих» — военная академия. У Карла-Густава сил было неизмеримо меньше, а образования, талантов и военного опыта оказалось почему-то больше. Кто помнит, чем в дальнейшем прославился Мерецков, положивший в Карелии восемь своих солдат за одного финна? Я не вспомнил.
Пропустим послевоенный Берлин и наткнемся на Венгрию 1956 года. Даже неистовый Жуков со своими «бабы еще нарожают» заявил на Президиуме ЦК: «Главное, решить в Венгрии. Антисоветские настроения широки. Вывести войска из Будапешта, если потребуется — вывести из Венгрии. Для нас в военно-политическом отношении — урок».
Оказалось, не урок. Вторжением в Чехословакию руководил генерал Иван Павловский. Известно вам это имя? Все, что я о нем знаю, так это то, что, пройдя Прагу, через 10 лет Павловский был категорически против вторжения в Афганистан. Наверное, что-то помнил. Или понял.
Например, догадался, что любое прямое вторжение куда бы то ни было стратегически заканчивалось крахом. Сколько бы и чего не орала пропаганда, сколько бы не водили ручками по воздуху Молотов, Ворошилов или совсем уже превративший себя в тонтон-макута Киселёв, а каждый раз, когда воевали не на своей земле, - проигрывали. Потому, что непонятно за что именно воевать.
Вот колонэль и не хочет объявлять о состоявшемся вторжении. Даже под привычными лозунгами «защиты братского народа» Лугандона, и то не хочет. Видимо, в Кремле помнят, как страна вылетала из Лиги Наций, как в Англии и Франции готовился экспедиционный корпус для отправки в Финляндию, как долго пришлось гонять по Литве «лесных братьев». И где у нас нынче весь Варшавский Договор — про это тоже помнят.
Непризнание собственных действий загоняет ситуацию в очень удобный для многих тупик. Удобный для России, Украины и Европы.
Электорат РФ действительно полагает, что ни на кого страна не нападала. Что в отпуск можно ездить с автоматом или «Градом». Что хохлы сами первые начали. («Вот же ж суки-то ба(е)ндоровские, чё им надо от нас вечно?! Забрали у вас Крым — сидите и радуйтесь, что вообще всё не взяли!»)
Электорат знает, что Америка спит и видит, как бы это захватить нашу нефть и бескрайние просторы (чего в девяностые не захватили — непонятно, да и не до того сейчас).
Он, электорат, никогда не выезжавший дальше привокзального ларька, уверен, что Европа мечтает нас разорвать на мелкие кусочки. А вот почему, тогда, когда можно было рвать, эти придурки гнали нам сюда гуманитарку — про это просто неприлично вспоминать. Ну и так далее.
Кстати, конторам типа ОБСЕ такая ситуация тоже нравится. Можно создавать очередные никому не нужные комиссии, можно ездить из Брюсселя в Женеву и обратно, да и вообще изображать задумчивую деятельность.
Ну, и НАТО, похоже, несмотря на все свои заявления об угрозе для Европы, на эту самую Европу (то есть, на себя саму) плюёт. Может, отвыкли воевать. Может, не хотят увеличивать страховки бойцам. Может, опасаются за газ и нефть. Или боятся из-за войны Oktoberfest пропустить. Не знаю...
И очень выгодно молчать Кремлю. «Это не мы, это ополченцы». Конечно же, ополченцы, эти святые и бескорыстные воины православия, стреляющие по своим же домам. А ну, как удастся пробить коридор на уже сдыхающий без него Крым?! Мост же всё равно если и построят, то — неведомо когда и неведомо насколько он поможет. А тут еще и братцам Гнилогоровым же надо денег за итальянские виллы вернуть.
А уж совсем выгодно — просто шикарно! - самим лугандоньерам. Отбирай у людей последний бизнес, переписывай на себя жильё, выкидывай хозяина из его машины. И не работай. Только стреляй. А Эрнст-ТВ потом про распятых мальчиков расскажет. И дети на Поклонной устроят советский «литературный монтаж», трогательно произнося не пойми в каком бреду сочинённое «в Петю попал снаряд!»
Бедный Петя, непонятно, зачем его мама на референдуме голосовала на независимость Луганды и присоединение Пети к России. Пока мама на референдум не ходила, жил Петя себе и жил. А потом, прости, пришли вызванные тупой мамой профессиональные присоединители. Если я ничего не путаю, это ведь именно практикующий деникинец Гиркин сказал: «Мы принесли сюда войну».
До того её там не было. По-русски, конечно, не говорили. Но не оттого, что боялись, а просто потому, что плохо в школе учились. Я бы это русским не назвал. Однако, ещё раз — войны не было. Потом её «принесли».
Но, если о вторжении объявить, то принесенная война перестанет быть тайной и поменяется очень многое.
Во-первых, в Европе.
Когда возможность прорыва на Одессу станет реальностью, они там будут вынуждены разгонять свои комиссии и таки поднимать обленившиеся войска по тревоге. У Heidi Tagliavini уже не получится так красиво прикидываться идиоткой, как она это делала в Грузии.
Во-вторых, многое изменится и в России.
Кремлю в случае объявленной войны уже придется хоронить «отпускников» не под номерами, а под их реальными именами. И выплачивать семьям компенсации. И выделять вдовам жильё и пенсии. А это немало, если учесть, что ещё, блин, и Крым кормить надо.
Да и сами отпускники, скорее всего, очень быстро расхотят ездить на знаменитые воды в курортный город Счастье. Хреновые там воды. Вредные для здоровья. Поехал лечиться целый, вернулся уполовиненный.
Если вторжение объявить, то, может быть, тогда электорат наконец перестанет орать «Любо!» и хоть чуть-чуть задумается.
Ведь это же их родственники должны погибать за тупо взятые и давно просроченные кредиты. Это же их пенсии уходят на снаряды. Это же их больному ребёнку надо собирать деньги на лечение, потому что Национальный Проект «Здоровье» отчего-то рухнул. Как-то неправильно его Дима Медведин строил, если в Китае наших детей лечат, а нам приходится на это китайское лечение деньги в шапку собирать.
Может, кто-то начнёт думать про то, что нам важнее — больницы с дорогами построить или ракетами над Курилами трясти? У японцев-то и больниц и ракет отчего-то хватает, а у нас вечно — или одно или, извините, другое. А это, вообще, нормально выбирать — дети или ракеты? Не, я понимаю, мы привыкли, но всё-таки?
И хорошо бы вспомнить, чем обычно заканчивались наши вторжения, слегка замаскированные под братскую помощь всяким ментально убогим братцам, от «красных финнов» до «красных негров».
Лугандольеры — они тоже красные? Я полагаю, не худо бы узнать в управлении делами московской патриархии, чей юный друг Зюганов представляет как раз ту небольшую часть прогрессивного населения, которая семьдесят лет уничтожала собственный народ, особенно оттягиваясь на представителях этой самой патриархии.
...Сейчас у хунты всего тринадцать друзей. Немного, надо сказать. Даже мало. Я — лишь четырнадцатый. И нас, таких «четырнадцатых», - пока всего несколько сот тысяч. Когда будут миллионы, что-то придётся уже делать и патриарху в его милом триумвирате с Зюгановым и Жириновским.
Не век же им благословлять войска на мерзости. И не век же войскам идти под такое благословение. А то Сергий Радонежский пополам с Лениным уже замучились верчением в гробах электричество для такого союза вырабатывать.
Да и вообще, сколько ж можно электорату настолько дружно страдать двусторонним гнойным православием головного мозга? Может, им уже б Евангелие, наконец, почитать от нечего делать?
И, возвращаясь к войне: при условии, что вряд ли в армии РФ так уж много бойцов, которые рвутся защищать Россию от Америки именно под Черниговым и Полтавой, настроения военных очень быстро могли бы достичь критической массы. Потому, что шаблон неправильный. У нас же всегда кругом враги виноваты, это ж они всегда на нас, а мы-то мирные, мы ж «не пяди», нам же не «нужен берег турецкий». А тут сами взяли да напали. И вот на фига это нам надо было? Алё, армия, у вас всё правильно в головах?
Ну, а если армия задумается, то, возможно, удастся заменить и табличку «Дума» на табличку «Дурдом», а потом объявить на каком-нибудь Всемирном конгрессе психиатров о том, что вот, мол, мы приглашаем к себе лучших специалистов на специально подготовленный для них полигон с тщательно отобранными по всей стране пациентами. Специально выборы проводили всем народом. Чтоб не ошибиться. Наш такой посильный вклад в мировую науку.
Много интересных медицинских работ могло б появиться. Ну, там, «Пассионарный идиотизм мизулинского типа», «Мелочность в синдромах Единой России», «Развитие ранней депутатской неприкосновенности», «Обширный патологический патриотизм как источник неосознанной клептомании» и т. д.
Это то, что касается России. Но есть и другая сторона.
Мне кажется, Украине ситуация открытой войны тоже была бы выгодна.
Я не думаю, что армия РФ так легко бы взяла Киев или Мариуполь. А если бы и взяла, то вряд ли надолго. Открытая война таит в себе опасность войны партизанской. С партизанами последний раз воевали в Чечне. Потом (и до сих пор) — в Дагестане. Причем, с хреновыми результатами. Но то, вроде, была худо-бедно своя территория, а не эта Ново-Совдепия. На «Домбасе» вряд ли получится защищать братский псевдо-русскоязычный народ, снося города до основания.
Да и кого защищать, вообще-то? Российские войска, отхватившие своё как под Илловайском, так и под Мариуполем? Чеченцев укроязычных? Местных недоумков, не изучивших таблицу умножения и оттого не допускаемых к Букам?
Гелетей с Лысенко в случае прямого вторжения перестали бы нести по ящику ахинею и секретить данные об Иловайске или каком-то ином месте. Всё! - война. И никакого «Братства Белых Камазов». Хватит в кузовах по одному мешку гречки возить туда-сюда. Враг не может присылать гуманитарную помощь. Враг - это враг, и «до свиданья, Камазы».
Может, перестали бы множиться почкованием разные там Литвины. Может, и бронежилеты стали бы закупать не волонтёры, а службы тыла, которым это положено. И, может, дошло бы до такого, что власть в армии получили бы грамотные и показавшие себя в АТО боевые генералы, а не киевские шаркуны.
***
...Наверное, в ситуации признанной войны Украина окончательно (или на годы) потеряла бы Лугандон. Да и чёрт с ним. Вряд ли его захочет брать к себе Россия. Кому он тут нужен с таким волшебным населением! Переходите, братья, на самообеспечение. Вы ж говорите, что кормили всю Украину? Ну, так всю уже не надо. Прокормите хотя бы себя. И на будущее выбирайте, какой язык вам учить: русский, науру, абхазский? Или таки украинский?
Да и Крым, пресловутая Ривьера, поразившая в 1942 году пилотов из полка Ганса-Ульриха Руделя убогостью своей архитектуры — он тоже, наконец, займется туризмом: керченские — на отдых в Феодоссию, а симферопольские — в Коктебель. Все довольны. И валюту им можно свою: арбуз стоит 60 новых симеизок или, если хотите, - 700 старыми бахчисарайками. А вода — дороже. За воду берут перекопскими «вотер-койнами».
...Самое интересное, что-то мне подсказывает, что рано или поздно колонэля всё равно сорвет с его последних непривинченных гаек. Если уж тут Греф не выдержал и в отчаяньи напомнил о полной экономической несостоятельности советского руководства, приведшей к краху страны, то, похоже, всеобщий руководящий ботокс действительно — на грани.
Когда колонэль милует малолетнего скота из братского ФСБ за убийство, но сажает на несколько лет, человека, кинувшего на Болотной в мента «предметом, напоминающим лимон», то это что-то да говорит о легитимности питерских хоббитов. Об их юридическом образовании и вообще об адекватности.
Не думаю, что в случае прямого вторжения Украине вот так вот станет прям-таки сразу лучше. Сразу — точно нет. Потом — точно да.
Вопрос другой: что с нами-то будет? Что с нами будет сразу и что случится потом. Про Китай не надо: ту самую «пядь, которую никогда», тот самый клочок «русской славы» (я про залитый русской кровью Даманский) колонэль уже давно с улыбкой отдал Пекину. Забыли, да? Русские своих не сдают?
Сдают, сдают! Главное - почём?
Можно, конечно долго ничего не замечать, ни о чём не думать, считать всех хохлов поголовно выродками и бандеровцами, принимать в Думе разные весёлые законы, вводить новые налоги, грозить Америке «уазиками» Забайкальского военного округа или всенародно разгонять геев по скверам и другим уютным для них местам.
Геи, конешное дело, у нас есть. И лесбиянки имеются до кучи. Развелись во влажном тепле демократии. Их-то мы, помолясь, поборем, куда они, от нас православных, денутся! Это мы мигом. А вот дальше что делать?
Беда, она же не в том, что где-то в стране существуют геи. Беда в том, что страной руководят конченные пидорасы. А вот эта беда посерьёзней. Как бы всем не попасть...
suzemka.livejournal.com
...Я был тронут до глубины сердца, увидя знакомые и незнакомые лица — и дружески со всеми ими целуясь. Мужчины плакали. Женщинам говорил я без церемонии: «Как ты постарела», — и мне отвечали с чувством: «Как вы-то, батюшка, подурнели»...
- Ну? - спросили они меня, наливая. - Шо ты нам скажешь за Украину?- Крым ваш, - дружелюбно сказал я.- Именно! - ответили мне, назидательно подняв небу указательные пальцы. - Благодаря Бога и Путина, шоб ты знал.
Я взял в руку кусок сала и несколько стрелок зеленого лука. Взял заранее. И хлеба взял. Вдруг потом не дадут?
Нерусса, упавшая за последние жаркие дни, стремительно крутила свои водовороты. Оводы («водни» по-нашему) целыми воздушными армиями пикировали на мокрых хуторян.
- Крым ваш, - повторил я, выпивая. - Но его возвращать придется.- Кому это?! - вскинулись они. - Либо американцам твоим, шоб их антонов огонь попёк?!- Где взяли, туда и полóжите.
На меня посмотрели с недоумением, а потом сказали:
- А ну, отдавай сало, вражина такая!
...Анархия началась с того, что они собрались вокруг колокольни и сбросили с раската двух граждан: Стёпку да Ивашку. Потом перебив кругом стекла, последовали к реке. Тут утопили еще двух граждан: Порфишку да другого Ивашку, и, ничего не доспев, разошлись по домам...
Я почувствовал себя Ивашкой, которого могут сбросить с раската. Хотя, судя по тому, что выпивали мы на Неруссе, могли и утопить. В Неруссе вообще многие топнут. Или, как у нас говорят - «заливаются».
- А можно его грекам отдать, - предложил я, кусая сало и тыкая лук в соль.- Каким это? - опять встрепенулись они.- Древним...- Не глуми! - замахали они руками. - Подохли твои древние греки. Давно. При царе еще.
Я вспомнил древних греков и подумал, что дал маху: таким бы я и сам ничего не вернул...
...Серёга встретил меня в Брянске. На улице было плюс тридцать. Серёга стоял в тапках и шортах.
- В прорубь полезешь? - привычно спросил он, заводя машину.
- Полезу, конечно, - так же привычно ответил я. - Куда я в такую жару без проруби...
- Слазь, конечно, - кивнул Серёга. - Помолись перед встречей с мужиками...
И мы поехали. Далеко в лесах за Вороновым Логом, за Коммуной «Пчела», за монастырём Площанской Пустыни бьют холодные серебряные ключи в купели Козьмы и Дамиана. Вода — плюс четыре градуса, что зимой, что летом. Поэтому Серёга и называет купель прорубью. Он даже летом туда не суётся: а ну как заболеешь?
C нашими врачами Серёга связываться не любит. Они его от простатита два года лечили, чуть богу душу не отдал. Езжай-ка ты, говорят, мил человек, на грязевый курорт, вот что! У свиней, говорят, простатита почему не бывает? - потому что они в грязи всю дорогу валяются. Вот и ты это самое....
А потом оказалось — грыжа это была. Два врача говорили — простатит, а один сказал — грыжа. Конечно, Серёга грыжу выбрал! И свиней с ихней грязью вообще не понадобилось. Но простудиться он с тех пор всё равно боится (те-то двое по-прежнему уверены, что простатит), поэтому в прорубь его даже в жару не загнать.
Крестясь и окунаясь, я неспешно говорил с с богами воды и ветров. Сейчас они называются по-другому, но мне всё равно, я не против. Над купелью разорялись соловьи и щеглы, журчал убегающий в лес ручей, солнце сеялось сквозь листья. Серёга тем временем набирал в бутылки с надписью «Святой Источник» воду из святого источника. Мы всегда её там набираем.
- А почему нас никто не любит, по-твоему? - спросил он, когда мы поехали дальше.
- Кто тебя не любит?
- Ну, Америка эта поганая, к примеру?
- Ты ж не был в Америке, с чего ты решил, что не любят?
- Ну, я ж к примеру. А Европа эта поганая? Геи эти все поганые...
- Серёга! - строго оборвал его я. - Зачем тебе любовь геев? Тем более, при твоем диагнозе...
- Ну, говорю ж, к примеру! Вообще никто не любит. Токо мы хоть шо-то, а они вот! Главное, Крым этот вообще на дороге валялся - дурак не подберёт! И Донецк зря валяется...
- Ты это Ахметову скажи...
- Да я вообще, к слову... НАТО это поганое... Фашисты эти.... Вот выбьем их и заживём, наконец, правильно я говорю? Президент — молодец, скажи ж? С того и поддержка населения у него большая.
- У Сталина с Гитлером больше было, - напомнил я. - По лагерям особенно.
- Ай! - отмахнулся Серёга. - То когда было... Всё мы сделаем! Всё можем! И науку, и экономику эту поганую... Всё сделаем. Ну, всё буквально!
...Явились даже опасные мечтатели. Руководимые не столько разумом, сколько движениями благородного сердца, они утверждали, что при новом градоначальнике процветет торговля, и что, под наблюдением квартальных надзирателей, возникнут науки и искусства...
...Держа стакан в левой руке, Иван встал и, прочтя молитву, перекрестился правой. Иван всегда держит стакан в левой руке, потому что правой постоянно крестится. Если из нас кто и твёрд в вере, то это как раз Ванька. Даже крест у него самый чёрный: не то от времени, не то от того, что вечно Ванька за нас грехи отмаливает.
- Выпьем, слава Богу! - сказал он и выпил.
Иван — человек специальный. И православный. Ему можно позвонить в любой день и тут же нарваться на радостное «Очень прямо молодец, шо звóнишь! Великий день сегодня — Сысой Мокрый, вот выпиваем тут во славу божью!» И всегда ж у него - то Сысой этот, аквалангист римский, то Мокий какой-нибудь, то Аграфена-мученица.
Правда, постов Иван не держит, потому что очень любит сало. Можно сказать, жить без него не может. А с салом какой пост! Нереально ж! Выбирает его Ванька всегда тщательно. Обнюхает весь прилавок, каждый кусок пощупает, покрутит, шкурку погрызёт, поторгуется. Потом моей куме смс-ку обязательно скинет: «Купил. Но хорошего не было».
Каждый раз на Масленицу мы с кумом у него спрашиваем: «Ну шо, Иван Васильич? Будешь этот раз пост держать?» Иван крестится и отвечает туманно: «Не загадывамши — буду». После чего бежит за салом.
Иван преподает в школе изящную российскую словесность. Он наизусть знает все правила для четвертого класса («жы-шы» все эти), но в быту ими не пользуется. Если попытаться исправить какую-нибудь его фразу, вроде «Ён не хотит» на «Он не хочет», Иван строго посмотрит и сдержанно сообщит: «То по правилам».
И продолжит говорить так же, как говорил всю жизнь. Потому, что правила — они не для жизни! На хуторе это все знают.
Разговаривать с Ванькой можем только мы, поскольку вовремя догадались не искать в его речах логику. Там вместо неё — потаённые смыслы и мутные нюансы. Если он сообщает, что «Благодаря Бога, сегодня с утра весь в цементе - прямо как Наполеон!», не вздумайте представлять корсиканца у бетономешалки. Иван имел в виду, что картошку уже окучили, опята еще не начались, но вообще планов много и не худо бы вкопать новые столбы для забора. И ничего больше.
...Язык этот есть решительно отрасль славянского, но столь же разнится от него, как и русский...
- А скажи мне, кум, - сказал кум, - почему Америке всё можно отымать, а нам даже своё нельзя?- Что своё?- Ну эту... Новороссию эту или как её там....- А американцы что отняли?- Югославию, суки, всю забрали себе. Не так, что ли?
Я попытался вспомнить, что это там такое в Монтенегро или Словении американское теперь. Не вспомнил.
- А вы там были? - спросил я.- Неважно, - сказал кум.- Мы ж к примеру, - пояснил Серёга.- Не загадывамши! - поддакнул Иван.
- Не забрали ничего американцы у Югославии, - ответил я. - Нечего мне тут свистеть...
Опять шарахнулись граждане к колокольне, сбросили с раската Тимошку да третьего Ивашку, потом шарахнулись к реке и там утопили Прошку да четвертого Ивашку.
- Вот она — Болотная ихняя, - горько резюмировал кум. - Если сейчас Луганск не взять, майдан этот московский и до нас докатится. Шо-то думать надо.
- Я вам именно это и предлагаю, - напомнил я, - и ничего больше. И еще — читать маленько.
- А шо читать! Шо тут ещё читать! - возмутилась Ванькина баба. - Дядька мне с Крыму звонил, дак, говорит, мы тут все в ноги прям Путину кланяемся и говорим: «Владимир Владимирович! Вы — наш царь!» О так во люди говорят!
- А можно мне пожить не при монархии? - спросил я. - У нас вроде какая-то другая конституция была ж, не?
- Не загадывамши... - предостерег Иван.
- А у нас не республика разве? - возмутился я.
- То по правилам, - сказал Иван.
- Чего спорим? - сказала Ванькина баба. - Давай, прям счас сыну в Запорожье позвоню? Его и спросим!
- Звони, - уныло согласился я.
- Ярослав! Сыночка! - заголосила она в трубку. - Маленький! Ты как там среди фашистов?
- Каких фашистов? - осторожно спросила трубка.
- Ну, хохлов!
- Мам... - сказала трубка, - вообще-то я — украинец.
- Дак а бандеровцы ж кругом?!!! - возмущенно заорала она.
- Мам... - так же осторожно сказала трубка, - ты вообще-то в курсе, что Степан Бандера — герой Украины?
Инфаркта с инсультом удалось избежать только при помощи сеанса интенсивной самогоно-терапии.
- Какой с него хохол, если я — еврейка? - причитала Ванькина баба, очнувшись. - У нас же ж всё по матери!
- Вот и не галди, - строго заметил Иван, а то я тебя в твой Израиль по матери и пошлю. Не загадывамши. Давно собираюсь...
...Мы б, наверное, нормально б еще выпили, каб за каким-то чёртом не зашел разговор о вступлении СССР во Вторую Мировую. Они мне хором спели, что «22 июня, ровно в 4 часа, Киев бомбили, нам сообщили...» ну, и так далее.
- Шо ж тут неясного? - спросил кум. - Посмотри любое кино!
Я догадывался - не миновать мне раската, но, не удержавшись, таки заметил, что 17 сентября 1939 года СССР вступил в WWII на стороне Гитлера. Гробовое молчание для начала повисло над столом. Началось короткое затишье перед бурей.
Напрасно протестовал и сопротивлялся приезжий, напрасно показывал какие-то бумаги, народ ничему не верил и не выпускал его. Пятый Ивашко стоял ни жив ни мертв перед раскатом, машинально кланяясь на все стороны.
- Ты зачем такой приехал? - спросили они.
- А я вообще, может, и не к вам вовсе, - разозлился я. - Может, я вообще не на хутор собирался, а в Чухраи, со Шпиленком познакомиться...
- Познакомился?
- Не. Он в мае на Камчатку подался.
- От ты ж гад! - сказали они. - А мы думаем, куда это Шпиленок последнее время пропал?! А оказывается, это он от тебя, от вражины, аж на Камчатку, да? Это ж как надо было такого человека с насиженного места сорвать! Бить тебя некому!
Перебивши и перетопивши целую уйму народа, граждане основательно заключили, что теперь крамольного греха не осталось. Уцелели только благонамеренные.
- В ком еще крамола осталась - выходи! - гаркнул голос из толпы. Толпа молчала.- Все очистились? - спросил тот же голос.- Все! все! - загудела толпа.- Крестись, братцы!
И понял я простую вещь. Им не надо знать про тридцать девятый год.
Они и так уверены, что танков и самолетов у немцев было больше.Они точно знают, что Россия всегда права и их не собьёшь.Они любят начальство, потому, что считают его умным.
Они не хотят замечать, что у них нет ни одного русского компьютера, машины, телевизора, телефона или холодильника. А если им об этом сказать, то они отмахнутся. «Сами всё сделаем!» - гордо говорят они, но не объясняют, почему не сделали до сих пор.
«Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», - бормотали они.
Им не важно, что страна со всеми этими воскресающими из мрака Сталинградами и Ленинградами возвращается в холодные болота прошлого.
- Россия всех победит! - говорят они.
Где победит? Когда победит? Зачем?.. Им даже неинтересно знать, а есть ли смысл вообще кого-то побеждать? В футбол никого победить не можем без Калашникова!
Они не знают разницы между фашизмом и нацизмом. Но, убедив себя в том, что на Украине власть взяли фашисты, не замечают, как сами становятся нацистами.
И они действительно не любят Болотную, потому, что не понимают, зачем эта Болотная нужна. Тут, вроде, собрали 100 000 подписей против Мизулиной. Ну, точнее, не против, а за то, чтоб проверить её, дуру такую, почему она дура такая. А она-то оказывается, действительно мнение народа выражает!
Ну, с народом, это я загнул, конечно, а вот мнение населения Мизулина очень точно передаёт. Выступила на днях, говорит: «Мы не можем удержать наших мужиков от войны. Они сами туда рвутся».
(Правильно, между прочим, сказала. Если б Мизулина, не к ночи будь помянуто, была б, допустим, моей бабой, то хрен бы она меня удержала: я б не то, что на войну, я б от неё на Луну смылся! А у нас таких Мизулиных — через одну. Поэтому, видимо, и рвутся).
Но она ж еще одну причину нашла. Главную. Говорит: «Наши русские мужчины на Украине воюют за добро!»
И кто скажет, что это не так? Добра на Украине действительно много, а теперь оно ещё и условно ничейное.
В Питере у какой-то тётки погранцы флешку отобрали. Чтоб через границу не провезла. А в Ростове через контрольно-следовую полосу танки провозят. Флешку нельзя, танки можно. При полном одобрении населения. Вот тебе, наконец, и национальная идея: война нашего зла за чужое добро.
Очень по-православному. Иван не даст соврать.
У самого Ивана зарплата в том году была — одиннадцать тысяч. Больше не выходило: и так на танки не хватает. Где уж тут государству про Ивана думать. Оно объяснило, что это Иван должен про него думать.
Вот Иван сидит и думает: «Я — ладно, я проживу, прижмусь еще немного, потерплю. А Россия как? Ей же надо...» Поэтому в этом году у него — десять тысяч...
***
...Пили мы долго. Они почти победили меня, но наутро я взял реванш. Кум сидел, боясь с похмелья шевелить даже глазами. Иван в свойственной ему манере отвечал на вопрос о здоровье домотканными силлогизмами: «Совсем херово, но приятно». Я же был как выставочный огурец на ВДНХ. Будто и не пил вообще.
- Ну, что, государственники! - сказал им я на прощание. - Сами ж видите: предатель бодрый, а патриоты из вас какие-то хилые получаются. Чё ж так-то? Как я на вас Новороссию-то оставлю?
- Иди ты на хер! - с очень высокой степенью искренности сказали мне.
Я кивнул и ушел.
...Я люблю их. Не потому, что они такие. И не потому, что нет других. Просто люблю. Мы знаем друг друга с детства. Им непонятно, почему я думаю по-другому. Почему я не патриот (патриоты бывают только такие, как они, все другие — неправильные). Они не понимают, что и почему произошло со мной. Вроде ж, всю жизнь вместе выпивали!
Объяснить хоть что-то нереально. Я пробовал. Ничего не вышло: им нужны максимально простые ответы на предельно сложные вопросы. Чем проще, тем лучше. Хотелось бы - без цифр и ссылок. На уровне страсти.
«Просты они были, - поясняет летописец, - так просты, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставили»
Что я мог сказать людям, которые всю свою жизнь считают унижением? Иван встает в пять утра и едет с соседнюю деревню, в школу, учить детей. Приезжает к вечеру. И так двадцать лет и десять тысяч, хотя еще год назад было одиннадцать. А должна ж быть правда на свете? Он потерпит, но дайте ему хотя б Новороссию! А то вообще, кроме Гагарина гордиться нечем!
Лучше Жванецкого не скажешь: «История России — это вечная борьба невежества с несправедливостью».
Они всерьёз думают, что идёт реставрация великой страны. Они не понимают, что любая реставрация — путь в прошлое.
И не надо говорить, что их кто-то зомбирует. На хуторе давно есть интернет, спутниковые тарелки и вообще масса способов получать любую информацию. Но именно любая им-то и не нужна: они хотят знать ровно то, что соответствуют их убеждениям. И ничего больше.
Поэтому, как и что они думают — вовсе не результат зомбирования. К сожалению, это свободный выбор свободных людей. Какие люди, такая и свобода.
Не знаю, может, рыжики пойдут, они отвлекутся как-то...
suzemka.livejournal.com
Riots спели в торговом центре. Церковь не удержалась и стала отвечать. Протоиерей Георгий вошел в электричку, снял штаны и показал прихожанам генеталии. Я не присутствовал. Раньше в электричках пели инвалиды. Теперь — вон оно что.
Возможно, пасхальные висюльки протоиерея являют собою такое чудо, какого православным не показывали со времен воскрешения Лазаря. Хотя, дядьке уже шестьдесят и я полагаю, что его достоинства скорей стремятся попасть в разряд целебных мощей. Мне даже не сообщили, приложилась ли к ним на радостях паства или не было на это благословения.
Не успел один протоиерей опустить рясу, как другой — Сева Чаплин — сообщил народу, что представители духовенства не должны стесняться принимать дорогие подарки, поскольку люди высказывают этим свою любовь.
«Если кто-то украшает храмы, это проявление любви к храмам. Если кто-то дарит патриарху облачение, икону, машину, часы - это проявление любви к патриарху, которое совершенно естественно», - проникновенно сказал Сева.
Нет, всё-таки, все Чаплины — редкостные артисты!
Полными идиотами выглядят на этом фоне всякие Сергии Радонежские, Серафимы Саровские, Ксении Петербуржские и Васи Блаженные. Их-то, судя по Чаплину, people ненавидел лютой ненавистью, часы и одёжу у них крал, жрать не давай и вообще держал в чёрном теле.
Возлюбили православные исключительно Гундяя, за великую его гундяеву нано-святость.
Пока чудили протоиереи, в другом месте протодиакон успел начистил рыла двум бабкам. Потом сказал: «Ну вот такой я». Правильно сказал. Вот такой он божьей волей красавец. Может, и правильно начистил, кстати.
Меня церковные бабки сто раз щипали за неподобающий вид. Я вёл себя достойно: они щипали меня за левую ягодицу, я подставлял им правую. У меня за правой ангел стоит.
А моих знакомых барышень — тех вообще тысячу раз щипали. То платок не тот, то юбка. Подобающий вид — только у самих бабок. Даже хорошо, что теперь они там у себя говорят на одном языке: эти щиплются, а тот — морды чистит. Оно и правильно: добрым словом и кольтом можно добиться большего, чем просто добрым словом.
Пока чудили протодиакон с протоиереями, зачесалось у игумнов. Эти давай призывать Европу к защите от троллей. Не знаю, что там с утра курят игумны у себя за царскими вратами. Но, если так пойдет и дальше, одними троллями не обойдётся. Они повадятся искать гномов с эльфами. И шарить у русалок и ундин в абдоменальной области девичьего предхвостья.
Уж лучше б традиционно гонялись по амфону за национальными зелёными чертями, чем лезть к сопредельной католической нечисти.
Мне не нравится Riots. Я не вижу в их действиях даже намёка на талант. Дуры. К тому же, мне курицу жалко. Жила-жила, думала о петухах, училась нести яйца. Тут ей отрубают башку, ощипывают, замораживают и в таком виде кладут на прилавок. Мне бы было стыдно. Единственное, чем могла утешать себя курица, - тем, что её хотя бы съедят. А её берут и засовывают во влагалище.
Я сам не дурак туда что-нибудь засунуть. Но не кур — точно. Я консерватор, наверное. Современное искусство мне не близко, начиная еще с Бурлюка и Малевича. Так что, Riots не по мне. В самом деле, дуры. Да и некрасивые они какие-то. Может, потому и курица понадобилась, что ничего более традиционного на эдакую красоту не позарилось.
Но объединение церкви с государством против трёх девиц, совсем ничего не говоря о девицах, очень многое говорит о церкви и государстве.
Показывать письку в электричке, бить тёток по головам, ловить троллей тёмными норвежскими ночами, являть чудо с Брегетом, пьяным ездить на родстерах и стяжать ценности — вряд ли можно признать противовесом Riots. Вещи одного порядка.
Равно, как и следствие, основывающееся на решениях Трулльского Собора (691 год). Непонятно только, признаёт ли следователь Землю круглой. Я б ни за что не признал.
Но то - я. А вдруг, на Петровке с Лубянкой и в Кремле давно и всерьёз обсуждаются такие темы, как «есть ли люди с пёсьими головами» или «не влетают ли в рот бесы, когда зеваешь»? Тогда нам всем точно хана!
Одна отрада — президент. Колонэль Путин, по слухам, собрался на дельтоплане вести на юг стаю стерхов. Это журавли такие. Путин у них будет главным.
У нас быть главным не получается: то в амфоры мы не верим, то в тигров спасённых. Скептические мы какие-то. А журавли — они ж дурные. Так что, пускай он летит уже. А если дельтоплан двухместный, то пусть и Гундяя тоже забирает. Стерх — тварь божья, безобидная, безмозглая. Стерху всё божья роса.
Сейчас стая сидит и ждёт, когда вожак с саммита прилетит. Терпят. Молодцы какие! - не то что мы, подонки. Зла на нас не хватает...
http://newsru.com/russia/05sep2012/frunza.html
http://newsru.com/russia/05sep2012/putin.html
http://newsru.com/religy/05sep2012/trolling.html
http://newsru.com/religy/04sep2012/belorus.html
suzemka.livejournal.com
…Вообще-то, я боюсь родственников. Мне всегда недоставало знаний тех людей, которые легко отличают деверя от шурина, а свояченицу от золовки. Еще меня пугает слово «зять», скользкое и холодное, как рыба. Мне почему-то кажется, что оно, это слово, появилось тогда, когда доисторические существа стали вылезать из моря на сушу. Первым вылез зять. Мокрый и наглый. Весь в водорослях. Ззззять.
Остальные слова меня тоже пугают. Трудно быть сразу деверем, шурином, внучатым племянником и кумом в одном лице, попутно выясняя, что кому-то ты еще и свояк.
Я не делаю разницы между своими родственниками, – просто не умею их различать - и, не понимая степени родства, вечно что-то путаю: свояку говорю то, что даже деверь знать не должен, а на кума смотрю как на любимого троюродного брата. А тогда на меня обижаются и брат, и кум, и орава деверей сразу.
Поэтому я побаиваюсь собственных родственников. К тому ж, они, родственники, обожают вспоминать какую-нибудь ерунду, связанную с тобой, и для них очень милую. Они сильно негодуют, если ты отказываешься в пятнадцатый раз вспоминать как, допустим, упал в канаву, или надул в три года в штаны, и что из этого вышло на потеху всем деверям, шуринам, свёкрам, невесткам, своякам и другим семиюродным кузенам.
А ещё есть же понятие «линия»!
- Он ему кто?- Дай соображу: его свекровь нашей сватье снохой приходилась. По линии деверя.
Меня весь этот неевклидов инцест способен до кондратия довести! И я решил, что буду назначать родственников сам. Как умею. Скажем, вот ты теперь мне - шурин.
- Какой я тебе шурин, если я сват?- Сказал «шурин», значит, - «шурин». И не лезь больше. Наколку сделай, что ты «шурин»: и тебе легче, и я сразу видеть буду.
...Вот таким «самозахватом» у меня образовался родственник, который теперь называется «золовка». Мы с ним долго разбирались, кем мы друг другу доводимся, плюнули и постановили, что мы друг другу — золовки. А его брат, который баллотировался на должность шурина, по результатам свободных, тайных и всеобщих (на троих) выборов был назначен на ответственную должность деверя.
Золовка у меня пронырливый. Как я и ожидал, он через какое-то время после знакомства полез ко мне с вопросом «как выучить английский язык?». Признаться, я этого вопроса вообще не понимаю. Поэтому, я так и ответил:
- На хрена его учить? Его просто надо знать, да и всё. А учить надо финский, он, хотя бы, интересный. Потому, что в нём, например, Россия будет Venäjä, Швеция — Ruotsi, Австрия — Itävalta, а революция — вообще vallankumous. И есть единственное слово, которое туда-сюда одинаково читается — saippuakivikauppias (продавец пемзы).
Вот это язык! На фига английский-то? - только, чтоб понимать книжку г-на Aalto «Finnish For Foreigners», которую мы в Институте им. Мориса Тореза меж собой, на переводческом факультете, называли «Пипец Иностранцам».
Тем не менее, как лезли с английским, так и лезут. Основной вопрос - «а можно по-английски сказать вот так?» Я обычно внимательно смотрю на человека и говорю: «Вообще-то, нельзя, но тебе — можно».
Золовке я то же самое говорил. И он — золовка — стал учить английский сам. Например, нужен ему бутерброд, он подумает и скажет:
- Гимми плиз ван бутерброд!
Я полагаю, всем заметно, что в этой фразе всё правильно, кроме слова «бутерброд». Но он получает именно бутерброд. Ну и на фига, спрашивается, учить английский (о чем я, собственно, и говорил изначально)?
Я вообще замечал, что за границей люди без знания языков получают передо мной сразу ряд преимуществ. Так, однажды я с двумя приятелями проходил таможню в JFK. Офицер спросил у приятелей их имена, на что они дружно вылупились, всем своим видом показывая, что и этот вопрос для них неподъёмен. При этом оба радостно тыкали в меня пальцами.
Таможенник махнул рукой, выпустил их в свободную зону и отыгрался на мне. Я ему всё рассказал, включая стих Кольриджа «The Rime Of The Ancient Mariner» (если кто помнит, об чём это я тут). Полчаса за троих отдувался, пока те двое пиво пили.
Однажды решил привезти детям из Лондона не то вторую, не то третью книжку про Гарри Поттера. Был первый день продаж. Очереди аж на улицу. Барышня на кассе улыбнулась и сообщила, что все книги идут по записи и что она не может продать ни одного экземпляра просто так. Книжка стоила 12 фунтов или что-то около того.
«Сука какая!» - сказал про кассиршу Петя-Леша, уяснив ситуацию. После чего подошел к кассе, положил на прилавок 30 фунтов, сунул подмышку книгу и на вопли барышни веско заметил по-русски:
- Зиночка! Я вот эту херню, шо ты тут мне плетёшь, вообще не понимаю, шоб ты знала. А тридцать фунтов — хорошие деньги, ты бери, пока я не передумал. Больше ж никто не предложит.
И вышел из магазина с книжкой...
Вот и золовка мой — он такой же. Всё б ничего, но иногда его пренебрежение семантикой иностранных слов может свести с ума кого хочешь. Только мы с деверем терпим. Однажды выпивали и речь зашла о медицине. Родственник не сильно в этом разбирался, но поговорить ему хотелось.
- А у меня, - сказал он, разливая самогон, - врач один знакомый есть. Очень хороший. Если тебе надо — могу познакомить.- Какой врач? - равнодушно спросил я, цепляя гриб на вилку.- Этот... - задумался золовка, - щас вспомню... Патологоанатом, во! Тебе надо?
Гриб свалился на пол.
- Спасибо, - сдержанно сказал я, - пока не надо.- Зря, - сказал родственник, - ты ж не знаешь своих сил...
Мне очень не понравилось такое замечание. Я прислушался к себе и почуял, что силы из меня начали уходить прямо тут же.
- Никто ж не знает, когда что с ним произойдёт, - сообщил золовка собравшимся.
И эта затасканная истина мне тоже не понравилась.
- Такого человека, - сказал родственник, - лучше всегда иметь в друзьях на всякий случай.
Я решительно поставил стакан и встал. Такое питьё мне уже совсем не нравилось. Впрочем, родственник, не заметив моего беспокойства, продолжил рассказ о том, какой чудесный специалист этот его патологоанатом.
- Он, - сказал родственник, - со своим чемоданчиком вообще не расстаётся. Всегда с собой на всякий случай возит. Мало ли что! По ночам его вызывают часто. Приедет, всё сделает, пальчики себе поцелуешь!
После «пальчиков» я на всякий случай прислонился к стенке.
А золовка продолжал:
- Работа у него тонкая, таких спецов — раз-два и обчёлся. Ты, Фил, не переживай, если чё, я его сразу к тебе вызову!
Я упал на стул и вцепился в сиденье.
- Тебя даже везти никуда не придётся, - сказал золовка. - Люди его на квартиру вызывают. Он всё на месте делает. Быстро, без никаких следов.
Я представил «следы» и судорожно выпил.
- Между прочим, - продолжил родственник, - у него и постоянные клиенты есть. Очень благодарят. Он к некоторым по два раза в год ездит. Им нравится уже, привыкли...
«Привыкли»!!! - просипел я.
- ...многие сами являются... Он им чё-то сделает, они исчезнут на полгода, потом опять к нему... Лучший патологоанатом города, всё-таки...
Сил моих терпеть это не было. Слишком уж живое у меня воображение, чтоб слушать как «являются» и «исчезают» покойники...
- Паш! - спросил я, трясясь. - А на хрен это надо?- Здрасьте! - удивился родственник. - Вот будет у тебя запой, он тебя из него за полчаса выведет.- Патологоанатом?!! Этот точно выведет!- А что? - засуетился золовка. - Я что-то не так назвал? А как тот называется, который из запоя выводит?..
Нервы сдали. Я выпил литр и чуть не ушел в такой запой, из которого меня мог бы вывести уже только настоящий патологоанатом.
- А какая разница? - удивлялся родственник. - У этих врачей такие названия — поди запомни!- Знаешь что? - сказал я ему. - Учи-ка ты лучше английский. Мне так спокойней будет. «Бутерброд» по-ихнему - «сэндвич»...
Такие дела. А когда у моего золовки родился ребенок, меня позвали в очередные родственники. Долго мы гадали, кем я и дитёнок друг другу доводиться будем. Осторожно решили, пускай я буду крёстным, а Колька - крестником. Вот проверяем теперь. Вроде, угадали...
suzemka.livejournal.com
Когда ему было восемь лет, он потерялся в тайге.
Число восемь во всей этой истории стало магическим: ему было восемь лет, он восемь часов пролежал под снегом. Потом его нашли охотники-нанайцы и он провел у них в стойбище восемь дней.
Он говорил, что на прощанье они подарили ему лыжи. Я не уверен, что они не подарили ему восемь лыж. Хотя, может, и две.
Разделим восемь на два. Получится четыре.
В четвертом классе он решил переплыть Амур. Это решение пришло к нему не в верховьях великой реки, где жили его друзья нанайцы, а в Хабаровске, во время летнего разлива, случившегося от каких-то непомерных дождей, прошедших там, в верховьях, над нанайцами.
Он учился в четвертом классе, а Амур был шириной четыре километра.
- И ты что - проплыл все четыре километра в четвертом классе? – удивленно спросил его я.
- Вообще-то, больше, - признался он. – Течение сильное, меня еще километра на четыре снесло вниз. Короче, километров восемь проплыл…
Я понял, что в этих цифрах что-то заключено.
Ну, например, много позже, в годы, которые он почему-то называл зрелыми, хотя всё, что с ним тогда случалось, свидетельствовало о чём угодно, кроме зрелости и присутствия разума, - так вот, в те самые годы корабль, на котором он был «вторым человеком», четыре раза горел в Охотском море, два раза садился на рифы у Кунашира и восемь суток не мог попасть в порт Южно-Курильска из-за шторма.
При этом я не поручусь, что на рифы они садились именно у Кунашира, а не у, скажем, Симушира или, например, Парамушира.
Названия островов Курильской гряды у меня лично вызывают сложные чувства. Во-первых, я их никогда не мог запомнить. Более того, - я их и прочитать-то могу с трудом.
А вообще, натыкаясь на названия Кунашир, Симушир, Парамушир, я каждый раз вспоминаю Франсуа Ксавье, средневекового миссионера, утверждавшего, что «язык этот придуман синклитом дьяволов с целью свести с ума христолюбивое человечество».
Я с бóльшим спокойствием отношусь к названиям островов Уруп и Итуруп. Это мне ближе и понятнее. Это что-то вроде «ботинок» и «полуботинок».
Впрочем, я совершенно не собирался рассказывать о Курилах и о своем отношении к ним. Я б вообще малодушно вернул их японцам: сами назвали, сами и разбирайтесь со своим синклитом дьяволов. Но я не государственный человек да и рассказываю не о государстве.
Я рассказываю о нем, о специалисте.
Он падал с восьмиметровой вышки спиной на четырехметровый сарай. Из крыши сарая торчала самодельная антенна – штырь толщиной в палец.
- Длинный? – спросил я.- Метра два… - ответил он.
«Чего я, дурак такой, еще спрашиваю?..» - подумалось мне.
Естественно, он упал мимо и слава Богу, иначе через две недели не летел бы он с обрыва вместе с другими пассажирами рейсового автобуса. Они б улетели без него. Хотя, хорошо его зная, могу с уверенностью сказать – они бы как раз доехали, не будь его с ними.
Автобус сорвался в пропасть именно потому, что он успел взять на него билет. Четыре колеса, восемь метров обрыв, двое с переломами. У него сотрясение мозга.
Я навещал его в больнице. У него и в мыслях не было, что ему специально потрясли мозги, чтоб он хоть о чем-то задумался. Этот тетрис вообще редко складывался, тряси его не тряси.
Он сказал:
- Принеси шторм-трап. Меня не выпускают.
Шторм-трап – это, если говорить по-людски, - веревочная лестница.
Хотя я понимаю, что даже «веревочная лестница» – это совершенно не по-людски. Но он всё называл своими морскими словечками. Трап, гальюн, крен на левый борт и килевая качка…
Когда он открывал мне дверь, то мог сказать: «Не разувайся, палуба грязная». После этого я обычно внимательно смотрел под ноги, потому что боялся утонуть, несмотря на то, что квартира была на четвертом этаже.
А килевая качка с креном на оба борта и дифферентом на корму – это, когда он пил. Пил он, как матрос.
А тут еще шторм-трап подавай! Я ему его принёс. И он по нему полез.
Он не упал. Он мог упасть откуда угодно, кроме корабельной снасти. Он мог жестоко порезать себя листом бумаги, но никак не кортиком. Он считал себя моряком. В общем, он им и был. А к суше он не приспособился.
Их подняли. На базе даже радовались: вот, мол, как хорошо получилось – и эти спасать научились, и те обрели навыки спокойного лежания на дне без воздуха. Ясное дело, такая авария только на пользу будущим морякам, которые учатся красиво тонуть. Просто праздник какой-то!
Я спросил:
- Ты понял, почему не стоит плавать на подводных лодках?
- Ходить… - поправил он. – Моряки говорят «ходить», а не «плавать».
Я спросил:
- Ты понял, почему не стоит ходить на подводных лодках?
- Стоит! – уверенно сказал он. – Если б ты знал, что такое вдохнуть полной грудью настоящий воздух, после того как двое суток пролежал на дне!
Честно говоря, я этого не знал и знать не хочу. В гробу я видел лежать на дне! В смысле, не хочу я видеть себя в железном гробу ни на каком дне. Но он рассказал об этом своему младшему брату и убедил того пойти в военно-морское.
Брат, к счастью, не потоп, а нормально отслужил и стал капитаном второго ранга. Я с ним встречался, он доволен тем, как сложилась жизнь: две кругосветки на атомоходах, четыре океана, восемь автономных плаваний.
Сын брата тоже подводник. Теперь вся семья – подводники, а он – нет.
Он туда поступил, но учиться там не собирался. Немецкий нормально преподавали и в военно-морском. Когда живешь на Балтике, то больше всего ожидаешь встречи в бою именно с немцами.
В тот раз, в сорок первом, не получилось, немцы быстренько заблокировали весь наш флот и — никаких тебе встреч. Ну и что? - это только доказывает, что основных подлянок надо ждать как раз от немцев. А остальных врагов можно не принимать в расчет, или, в крайнем случае, объясниться с ними по-немецки.
Поэтому, вместо обучения языкам он организовал кружок пилотов скоростных катеров и ансамбль, в котором играл на гитаре. Они пели модные песни — про несчастную любовь лётчика, которому теперь надо воткнуть в могилу деревянный пропеллер (возможно, осиновый), про кейптаунский порт, про ландыши.
И про город Коимбру из кинокартины «Возраст Любви» с Лолитой Торрес. У них как раз был возраст любви, хотя сейчас это сложно представить.
Его игра импонировала однокурсницам, одну из которых ему очень понадобилось соблазнить. Впрочем, из всего набора достоинств, на которые уповали его морские командиры, барышня отозвалась лишь на умение дергать струны. Все остальное её не заинтересовало.
Ну, во-первых, у него был небольшой рост, а во-вторых, - кривые ноги. Это чудесное сочетание приводило в восторг капитана его подводной лодки, но не произвело никакого действия на барышню.
Да и в самом деле, можно ли отдаться человеку только за то, что он в случае объявления войны способен пролезть из одного отсека в другой через какую-то дырку и осторожно нащупать кривой ногой очень нужный рычаг?
У него почти не было шансов. И тогда он не придумал ничего лучшего, как прыгнуть в Москва-реку с перил Крымского моста.
Сейчас показывают всякие передачи про самоубийства. Разные идиоты залезают на перила Крымского моста, милиция перекрывает движение, приезжают психологи и часа три уговаривают идиотов слезть, объясняя им, что если прыгнуть с перил Крымского моста в реку, то можно убиться.
Идиоты радостно объясняют психологам, что именно за этим они сюда и полезли. Психологи лживыми голосами объясняют идиотам, что жизнь прекрасна.
А как это можно объяснить идиоту?!
В середине пятидесятых про суицид ничего не знали. Про психологов – тоже. И все считали, что жизнь действительно прекрасна.
Он залез на перила на глазах у барышни и прыгнул. И не убился. Потому, что прыгать в одежде с мачты их в училище тоже, оказывается, учили. Так что ничего такого уж особенного он не сделал: практически, в очередной раз зачёт сдал. Но барышня возмущенно сказала: «Идиот!» И была права.
Через месяц они поженились…
Он оставил в Москве бабкину квартиру в переулке на Горького и смылся на этот свой Сахалин.
...Бабка, пока была жива, обучала его совершенно необходимым в жизни вещам. Она показала как правильно в военное время продавать на рынке картофельные очистки («а вот кому тамбовские, свежие, толстые, в пол-пальца, жарь не хочу!»)
- Война ж скоро кончится! - возмущался он.
- После войны еще хуже будет, - прозорливо обещала опытная бабка, повидавшая этих войн в ассортименте.
С развлечениями тогда было не очень, а вот войну давали часто и масштабно.
Отец приехал с фронта и сын пожаловался ему на очистки. Отец снял широкий офицерский ремень и выпорол сына.
- Бабку надо слушаться, - сказал отец, снова уезжая на фронт.
Урок был настолько суровым, что старуха, пользуясь случаем, заставила внука выучить наизусть Евангелие.
- Какие тропари?! Я пионерскую клятву давал! - орал он на неё из-за шкафа.
- А вот за эту клятву, анчибел, еще и псалмы у меня петь будешь, иродово семя, — мстительно обещала бабка и слова свои сдержала.
Когда с победой вернулся отец, то обнаружил, что они с бабкой перебрасываются цитатами из отцов церкви. Сын ни на что больше не жаловался. Тогда отец опять его выпорол, но теперь уже со словами «не хрен бабку слушать».
В таких формах в до-ювенальную эпоху преподносили основы диалектики. Признаться, в мои годы учили уже не так хорошо...
Тогда как раз обещали коммунизм через двадцать лет. Кстати, не соврали: двадцать лет действительно прошло. А коммунизм отменили. Что-то не срослось.
Когда выяснилось, что коммунизм отменяют, он стал пить.
Как я уже говорил, пил он как матрос. Вернее, это не я, это он сам о себе говорил, что пьет он как матрос.
На мой взгляд, он пил как матрос, который не умеет пить. И вел себя после этого, как юнга, которого приходится ловить всей командой.
Но он все равно продолжал пить, поскольку для этого имелась масса причин. В частности, ему не нравилось работать в школе, куда он попал преподавать немецкий язык.
Ученики не понимали, зачем им нужен немецкий. Когда живешь на Сахалине, меньше всего ожидаешь встречи именно с немцами.
Особенно немецкий язык возмущал местных корейцев. Если ты нормальный сахалинский кореец, то играй в «чу», ешь своё «хе», собирай чилимов и делай морковку. Какие немцы! - немцы этой морковки в глаза не видели!
А у корейцев, как те не пытались представить себе немцев, каждый раз получались японцы. Сахалин, чо! Как тут не пить!
Но, в основном, он пил потому, что хотел снова стать моряком и что-нибудь бороздить.
Моряки – они бороздят. В этом есть что-то бессмысленное, что раздражает жителей суши.
Крестьяне, положим, тоже бороздят, но там, где бороздят крестьяне, хоть что-нибудь, да вырастает. Какой-нибудь невзрачный и бессмысленный злак, но проклюнется. Там же, где бороздят моряки, ничего никогда не вырастет, кроме рыбы, которую, в общем, бороздить необязательно.
Он ушел первым помощником капитана по политической части на какой-то танкер. Они возили то нефть на Чукотку, то масло из Новой Зеландии. На танкере он продолжил пить от радости, что опять стал моряком.
Когда ему сказали, что он пьёт достаточно много не только для руководящего состава, но и для простого матроса, он обиделся и списался на берег.
Он работал экспедитором на спиртзаводе и разъезжал по острову в товарных вагонах, забитых ящиками с портвейном.
Он был начальником оперативного отдела в штабе гражданской обороны и снова разъезжал по острову с портвейном, но на этот раз – в служебной машине.
Специалисту всё равно, где работать и что делать.
***
А еще он играл в самодеятельном театре. Туда его пристроила жена. Она же и создала этот театр в школе, где преподавала....Самодеятельность была отличительной чертой эпохи. Журналы публиковали заметки «Как самому утеплить автомобиль «Москвич», потому что утеплять его на заводе никому не приходило в голову.
«Наука и Жизнь», полностью оправдывая своё название, рассказывала сколько удивительных вещей можно наделать из пустого стержня от шариковой ручки.
Покупать радиоприёмник считалось неприличным — каждый знал, как его собрать. Школьников на уроках труда первым делом обучали строить табуретки. Образование было поголовным и я не знаю, зачем стране понадобилось столько табуреток.
Люди кипели. Из каждой кухни неслось лязганье железа и визг пил. Магазины «Сделай Сам» лишь подогревали ажиотаж. Потому, что остальное продавалось только в «Берёзке» и комиссионных.
И культура не стояла на месте. Одни вязали макраме, другие ушли в чеканку. Медная тётка с кувшином на голове и остро торчащими грудями висела у каждого между вешалкой и туалетом. Красиво!
Самодеятельный театр, разумеется, относился к культуре и был возвышенней, чем макраме и чеканка. Его жена понимала это лучше всех, поэтому свою тётку с кувшином он так и не доделал.
Он с удовольствием играл в этих ее постановках одного и того же фашиста и складно говорил со сцены на немецком языке. Как-никак, этот язык был одной из его специальностей.
Его жена играла как раз тех самых подпольщиц, которых он пытал: что-то было в их театре от запрещенного тогда Фрейда.
Правда, роль у него всегда была небольшая и с перерывами, так что, наставив жене бутафорских фингалов и выйдя за кулисы, он двигался к гастроному. Там брал чего-нибудь горячительного и бегом мчался назад, чтоб не опоздать к следующим пыткам.
Но он опаздывал и неминуемо попадал в милицию. Его арестовывали или прямо у школы, или на улице, или в гастрономе, потому что он бежал по городу в своей эсэсовской шинели и в своей эсэсовской фуражке.
Согласитесь, кто ж не остановит убегающего фашиста!Тем более, пьяного фашиста!Тем более, на Сахалине!
Он был единственным пьяным эсэсовцем на острове. И не пьяным — тоже. Менты, не веря своему счастью, писали протоколы и, облизываясь, звонили в КГБ.
…В результате, жена уходила за кулисы недопытанная, вся в глицериновых слезах. Дома она устраивала ему сцены.
Поскольку оба были еще в гриме, то выглядело это странно. Как будто обнаглевшая партизанка захватила пьяного языка. Он тихо поддакивал и каялся за весь вермахт, а она щелкала ножницами, делая вырезки из газет и журналов. Другими словами, добывала ценную информацию.
Вырезки касались всего. Биографии Рауля Кастро, праздника животноводов, стихов Эдуарда Асадова и самой проблемной темы - «Есть ли жизнь на Марсе?» Тогда это всех волновало, потому, что про жизнь на Западе говорить было не принято, а жизнь в СССР сводилась к мысли, что «войны нет и на том спасибо». Значит, оставался Марс.
А из КГБ ментам на третий раз сказали: «По поводу пьяных эсэсовцев больше не беспокоить. Не так их у нас на острове и много».
Он работал на рыболовном сейнере и, когда тралом вытащили на палубу поднятый со дна неразорвавшийся снаряд, он собрался его разрядить. «Я – комендор по первой специальности! – кричал он тем, кто, сопя, держал его за руки. – Я знаю, как это делать!» Его заперли в кубрик, а снаряд от греха снова кинули в море.
Корабли возвращались на Сахалин и он из порта пробирался домой. Однажды пурга застала его в одной таежной деревне.
- Ну, и что ты сделал? – спросил я- Слез с печки и начал их просвещать, - ответил он.
Вообще, когда он рассказывал мне эту историю, меня совершенно потрясла одна его фраза.
- Ты знаешь, - сказал он, - в отличие от меня, о Христе они знали понаслышке…
Я посмотрел на него с уважением и испугом.
- А ты?!- Ну а я… - и он скромно развел руками. - Специалист, в общем...
Понятия не имею, что именно он пытался до меня донести. Но потом, много лет спустя, я обнаружил у него потрепанную Библию, на первой странице которой (там, где «Благая Весть» и все дела) стояло посвящение: «Дорогому Толику от Господа Бога». Дальше - дата (!) и подпись (!!!). С таким я сталкивался впервые. Особенно, с подписью.
Так что, может, он и вправду всё знал не «понаслышке»…
…Две недели мела пурга. В своих ежедневных лекциях он дошел до Ионы. Как моряку это было ему ближе всего. Книгу Ионы он дополнял рассказами своих друзей из китобойной флотилии «Слава». Так сказать, «перекидывал мостик в современность». Получалось наглядно, живо и доходчиво. Тем более, что китовое мясо продавалось в магазинах и старухи были в теме.
Но потом пурга кончилась, восстановили связь с областным центром, и из сельсовета в обком ушла телеграмма о приблудном проповеднике.
Его вызвали на ковер.
Стоит ли говорить о том, что он не выбирал легких путей, чтоб добраться от деревни, где по нему рыдала нечаянно обретенная паства, до областного центра.
Более того, транспорт он тоже не выбирал и уехал на первом же лесовозе, стоя между кабиной и бревнами. Прыгнул он на эту платформу тайно от водителя.
Разумеется, лесовоз свалился в пропасть и он летел вместе с лесовозом, удачно уворачиваясь от бревен. Когда и он и водитель лесовоза внизу, в распадке, выбрались каждый из своего сугроба, водитель, присмотревшись, спросил:
- Ты, что ли, опять? А я думал, в сугробе кто-то живёт. Я ж специально с автобуса ушел, чтоб таких как ты не возить! И опять ты!
- Не горюй! - посоветовал он водителю. - Давай ты не уходи никуда, а я, со своей стороны, на лесовозах больше ездить не буду.
- Проповедь была только первой частью моей работы. Дальше я собирался доказывать, что Бога нет.
- Зачем доказывать? – хмуро удивились в комиссии. – Его и так нету.
Тогда считалось, что Бога нет. Потом ученые Его открыли, а тогда считалось, что нету.
- Э! Не скажите! – зацокал он языком. – Тут всё непросто. Я ж специалист! Возьмем, допустим, квантовую механику…
- Не возьмем, - обиженно сказали в комиссии. – Возьмем твою учетную карточку и накатаем туда выговор, чтоб неповадно было.
…И он уехал с Сахалина.
Его кабинет был увешан плакатами, на которых блёклой краской были нарисованы люди, собаки, машины, деревья, здания, вода и огонь.
Есть особый род художников, которые рисуют эти плакаты.
Я не знаю, где их готовят, не знаю, объединены ли они какой-то общей идеей, как импрессионисты или кубисты, - лично я вообще ни одного из них ни разу не видел. Но я точно знаю, что они существуют, причем, не просто как люди, а как целая школа, как направление в изобразительном искусстве.
У них нет имен.У них специальные кисти.Они сами варят свои блёклые краски.Они никогда не видели людей, собак, машин, огня, воды, деревьев и зданий.
На их картинах изображаются действия людей во время пожаров, наводнений и ядерных взрывов.
Люди на этих картинах всегда с немножко вывернутыми руками и ногами, дети нарисованы как взрослые, только в другом масштабе, собаки стоят как вкопанные, огонь имеет три языка и горит где-нибудь в уголке.
Пожарные наклоняются к своим баграм и шлангам так, словно их привлекла лежащая на земле монетка, а автомобили не имеют прототипов среди выпускаемого промышленностью транспорта. Некоторые из людей лежат ногами к центру красивого ядерного взрыва, который, судя по перспективе, произошел в двух метрах от них.
И у всех поголовно, включая автомобили, - неправильный прикус…
Часто в углу картины пририсована какая-нибудь спичечная коробка, в которую при желании можно упрятать всех персонажей полотна, включая технику и пейзаж.
Обычно таинственные авторы этих работ экспонируются в районных больницах, кладовках школьных завхозов, котельных и в кабинетах гражданской обороны. И, несмотря на то, что экспозиция, как правило, не имеет успеха у зрителя, сами выставки идут годами…
У него, у моего специалиста, висело в кабинете несколько таких работ. Глядя на них, он составлял радиационную карту района.
Начальство объявило информацию о Чернобыле секретной, поэтому народ продолжал купаться и баловаться плодами.
В конце концов, он не выдержал и публично обратился к народу с тревожными словами о купаниях и плодах. Начальство тоже не выдержало и взорвалось. Он спрятал карту, напился и два дня лежал ногами к центру взрыва.
А потом уволился вместе со звенящим дозиметром. Дозиметр, как король Лир, сошел с ума от горя и на всё говорил: «Фон в норме». Даже на двухметровые огурцы. Ему было по фигу. А специалист переживал.
Но, по-моему, все эти способности в больнице ни к чему. В больнице надо быть доктором и разбираться в таблетках. Он этого ничего не знал. Но его взяли. Наверно, у них до него были сплошные доктора и ни одного нормального человека. Поэтому, его взяли с радостью.
А ему самому было всё равно, где работать и что делать. У меня вообще возникло впечатление, что когда на небесах ему выписывали путёвку в жизнь, то забыли в ней указать точку назначения и маршрут.
Да и ему самому было наплевать, куда идёт поезд, в котором он одновременно был машинистом, кочегаром и пассажиром. В этом поезде он не был только кондуктором. Тот остался наверху: там, где выписывают такие путёвки.
А тут каждого обязали выкупать весь причитающийся на семью алкоголь одним махом. В реестры старались вписывать даже грудных младенцев и дальних родственников, отчего водки сразу оказалось у всех много и все тут же начали ею меняться. Младенцы отрывались от материнских грудей и провожали бутылки ангельскими взглядами будущих потребителей.
Ему, чтоб напиться, достаточно было ста граммов. Остальное он менял на ценные вещи. Было великое время Большого Обмена. Или большое время Великого Обмана, сейчас уже не вспомнишь.
То, что ценным (в его представлении) вещам, с общечеловеческой точки зрения место было только на свалке, его только радовало.
Погнутые самовары без кранов, старые велосипедные шины, медные детали неизвестного предназначения, утюги без ручек и спиралей — всё это вызывало его восхищение. Плюшкин по сравнению с ним был эстетом из Sotheby's и Соломоном Гугенхаймом одновременно.
Но помимо ржавого и кособокого винтажа, он тяготел к высоким технологиям и однажды приволок домой какой-то ящик. Потом второй, такой же. Потом еще. На вопрос «а что это за такое?», восторженно цыкая языком, ответил:
- Стационарный ингаляционный аппарат! В больнице списали, я на водку выменял.
- Так а зачем он нужен списанный?
- Да вы не понимаете! Я ж специалист! Я его налажу, все вдыхать будем! Сто пятьдесят лет проживём!
Потом, естественно, выяснилось, что вдыхать не получится: для этого надо было еще пол-больницы вынести, на что и ста пятидесяти лет могло не хватить. Так что, водка, как всегда, пропала даром.
Его жена расстроилась:
- Даже не знаю, что и почём он в следующий раз приволочёт.
- Может, гинекологическое кресло, - предположил я.
- Зачем? - насторожилась она.
- Откуда я знаю? Скажет, например, что лёжа на нём, удобно вон с той антоновки руками и ногами сбивать яблоки. Кто ж его поймёт...
Она покачала головой:
- Будем надеяться, время всё расставит по местам.
Я на это не надеялся. При чём тут время? Я уже всё понял про билет без точки назначения. На что я мог надеяться?
Она поджала губы и, достав ножницы, принялась за свои газетные вырезки. Я заглянул ей через плечо. В заголовке значилось - «Есть ли жизнь в кефире?» Видимо, с Марсом она уже успела разобраться.
- Видишь, мозоль? Я средство нашел. В «Науке и Жизни». Надо смешать две таблетки аспирина и хозяйственное мыло...
- Почему ты решил, что это помогает от мозолей? - перебил я.
- Тибетский рецепт.
- Ты хоть представляешь, где Тибет, а где мыло с аспирином?
Он махнул рукой. По его жесту я понял, что все три составляющих находятся недалеко, за лесом, километрах в двадцати. Но, возможно, он махнул рукой, чтоб я отстал.
Я не отстал и тогда он показал мне аппарат для приготовления живой и мёртвой воды.
- В сказках всё правда, - сообщил он. - Нужна трехлитровая банка, два контакта и провода. Включаешь в розетку...
- А что, у Змея-Горыныча была тридевятая розетка?
- Но у меня же получилось! - сказал он, наливая в мой стакан мёртвой воды.
Мёртвая вода была желтой на вид, тёплой и отдавала каким-то старинным электричеством. Может, такая она и должна была быть. Живая на вкус оказалась ничем не лучше.
- Это ты просто не привык ещё.
Что и говорить, когда мне было привыкать к живой воде, сапогам-скороходам, скатертям-самобранкам и мечам-кладенцам! Да и от Бога у меня пока не было ни одного подарка с личной дарственной надписью.
- Тебе нельзя курить, - сказал я.
- Ерунда! Мне всё можно. Я проживу сто пятьдесят лет. Надо выбрать время и наладить ингалятор. Помнишь те большие коробки?
Я кивнул и протянул ему сигарету.
- А теперь бери ручку и записывай. Там самое главное — индукционные входы...
- Не надо, - остановил его я. - Успеем. Сам же сказал, что времени у нас еще много.
Чёртово время всё расставило по каким-то неправильным местам. Три года назад я его похоронил. Это был мой отец.
Неумелый, нескладный и неудачливый. Фантазёр и специалист. Человек с билетом без пункта назначения. После похорон мать сидела опустив голову и резала, резала ножницами по газете. Края выходили неровными.
***
P.S. Я забыл, сколько было коробок. То ли две, то ли четыре, то ли восемь. Главное, найти их и понять, как настраивать ингалятор и что такое индукционные входы. Дальше всё просто. Я буду жить сто пятьдесят лет. Мне бы только понять...
suzemka.livejournal.com
В детстве я хотел быть котом. Электричества не было, метель заметала хаты, по Хутору ночами шарились волки и все жители если о чём и думали, то, в основном, про керосин, про метель и про волков. Ну и ещё про выпить. А кот ни про что не думал. Он всю дорогу лежал на печке и ему было хорошо.
Мышей он не ловил. Он на них внимательно смотрел сверху вниз, свесив голову из-за ситцевой занавески. Видимо, пересчитывал, как пересчитывает опытный сержант своё раздолбайское отделение. Мыши на него внимания не обращали. Они как золушки медленно перебирали крупу, предварительно рассыпанную ими же из заранее прогрызенного мешка.
Остальных обитателей нашей хаты пацифизм кота расстраивал. Опыт веков и крестьянская смекалка подсказывали, что где-где, а на Хуторе коты изобретены Господом именно для борьбы с мышами. Но сам кот об этом не имел понятия. Или не до конца верил в Бога.
День — особенно, зимний — кот проводил, то засыпая, то просыпаясь. Без лишнего повода с печки не слезал. Мороз на стекле рисовал фракталы. Между двойными рамами для красоты лежал кирпич, завернутый в вату, а на нём сидел глиняный снегирь.
Если не брать иконы в красном куту и портрет артиста Олейникова, вырезанный из газеты и висящий на стене, то снегирём, собственно, и заканчивались представления обитателей хаты о таких вещах, как дизайн интерьера и вообще фэн-шуй. Кот тоже был не лишен чувства прекрасного: снегирь на кирпиче являлся единственной птичкой, которая его интересовала.
Каждое утро, когда все ещё спали, он слезал с печки и осторожно подбирался к окну. Снегирь смотрел на кота глупым глазом. Ваську это бесило и с боевым воплем он пытался схватить врага в прыжке, после чего чесал побитую о стекло морду, тряс ударенной лапой и понуро лез обратно на каменок, пиная недовольно бурчащих мышей.
Когда наступала весна и на каждом заборе сидело штук по сто птиц разного вида и цвета, кот не обращал на них никакого внимания. Он терпеливо ждал, когда выставят рамы и можно будет наконец добраться до той сволочи, что несколько месяцев не давала ему спокойно жить. Но каждый раз так получалось, что снегиря, замотанного в снятую с кирпича вату, прятали в сундук ещё до того, как кот мог к нему пробраться.
Анализируя его поведение, я сделал вывод, что к снегирю я б, конечно, будь я котом, вообще не совался. А остальное меня устраивало. Даже ели и пили мы с ним одно и то же: сало, сметану, молоко.
Ну, ладно, он не ел солёных огурцов, варёной картошки (жареную ел) и квашенной капусты. А вот кровяную колбасу на Рождество мы с ним тягали вместе. Свиные уши тоже грызли вдвоём. Даже хлебом по утрам интересовались оба два.
Мы спрыгивали с печки, когда с пламенеющих углей доставали одуряюще вкусно пахнущий каравай. Кот судорожно принюхивался, а я спрашивал: «На каких листьях?» Если на дубовых, мы разочарованно лезли обратно. Но, если на капустных, то нам отрезали нижнюю корку и мы хрустели ею, глядя из-за трубы на то, как начинается утро в хате.
Так что, даже меню у нас с ним было одинаковое. В рацион остальных по вкусу добавлялся ещё и самогон, который мы с котом на ту пору ненавидели.
Основная ж разница меж нами состояла в том, что я после завтрака должен был идти в школу, а он оставался за трубой со всем своим far-niente, которому мне оставалось лишь завидовать.
Я понимал, что коты живут меньше, чем люди. Но в стремлении быть котом меня это не останавливало. Дело в том, что все знакомые со мной коты в определённый им свыше срок слезали с печки и куда-то решительно исчезали. Видимо, отправлялись в страну вечных печек и доступных снегирей.
Но каждый раз на месте ушедшего тут же объявлялся новый ушастый чёрт, точно так же растягивался на печке и начинал жить. От этого у меня сложилось ощущение, что кот — он вечен, что «не сотвори себе кота», и вообще, что «кот всё видит и всё знает».
Кстати, я до сих пор думаю, что именно кот — свидетель всех домашних тайн. Дети не знают, чем занимаются родители, сами родители занимаются глупостями и понятия не имеют, что в данный момент вытворяют дети.
Любовники и любовницы, друзья и не очень, бродячие сантехники, чумная «тётя Валя из Острогожска», приехавшая в Москву за колбасой и в Мавзолей — все эти люди в головах обитателей дома разрозненны и фрагментарны. Полная, детализированная картина о том, что творится в семье, имеется только в голове у кота. Поэтому, он - главный.
Так происходит всегда. Так сейчас и так это было, когда мы лежали на печке, а за брабантскими кружевами мороза на окнах гуляли по Хутору метели.
Жизнь текла и менялась, ломая вековые уклады. Однажды пришли люди с мотками проводов на плечах, провели в каждую хату электричество и обучили нас слову «ризетка». Произошло это в 1970 году, хотя вообще-то, как утверждали учебники, ток изобрёл ещё Ленин.
Кстати, такое, довольно-таки себе техническое понятие как «розетка», быстро откочевало в список народных мудростей и закрепилось в поговорке, смысл которой мне стал понятен далеко не сразу: «Вот, шо вы, бабы, за люди?! - ризетка ёсть, а штёпсель найдется!» Но, это к слову.
До появления электричества из двух обязательных составляющих коммунизма на Хуторе была только Советская власть в облегченной форме. Другими словами, в форме бригадира колхоза. Бригадир, подкреплённый электричеством, должен был способствовать нашему поступательному движению к светлому будущему, чем он и был занят. Например, посмотрев на лампочку, бригадир первым сообразил, что раз она горит, то можно купить и телевизор.
Это было серьёзный проект. Весь Хутор участвовал в акции. Из леса (то есть, с другой от хат стороны дороги) приволокли 20-метровую сосну, врыли её в землю и растянули во все стороны проволоками. Наверху сосны торчала антенна. Раскачиваясь под ветром, она искала и даже иногда ловила Москву. Москва показывала новости и балет.
Между прочим, новости можно было б и не показывать: на Хуторе и своих хватало, а московские, они что сейчас, что тогда — совсем непонятные.
А вот балет неожиданно оказался кстати. Своих баб с задранными юбками на Хуторе не водилось, а в балете — сколько хочешь. Поэтому, прежде чем пустить газету «Рассвет» на самокрутки, мужики внимательно выискивали в небогатой телепрограмме слова типа «Жизель», «Травиата» или «Сильфида».
...В 2001 году Сапармурат Туркменбаши упразднил балет в Туркмении. «Я не понимаю балет, — сказал он. — Зачем он мне? Нельзя привить туркменам любовь к балету, если у них в крови его нет». В итоге, театр оперы и балета в Ашхабаде снесли. Видимо, оперу туркменам привить тоже не получилось.
И у нас на Хуторе балет, вроде, не сильно был в крови, но признание завоевал быстро. На мой взгляд, это лишний раз свидетельствует о том, что Хутор ближе к Европе, чем Ашхабад, а также подтверждает мысль о вечной тяге русского человека к настоящему искусству. Не то, чтоб мужики научились отличать pas de deux от pas d'action (гори они огнём!), но, например, появления Одиллии в «Лебедином Озере» на третьем просмотре уже ждали:
- Во, кум, я табе той раз казал за чернявенькую! Дивись, дивись! Бачишь, не?
- Жопка, шо и говорить... - задумчиво одобрял либретто кум, - была у мене в Буде одна цыганочка. Ох, и ходовая же...
- Да и Беляночка тоже не комолая, - вступался кто-нибудь за Одетту, - бач! крутится, шо твой сепаратор...
Женщин и детей в этот мужской клуб на просмотр не пускали. Но я дружил с сыном бригадира и мы с ним и с его котом всё видели с печки, хотя восторга мужиков не разделяли. Я, собственно, и сейчас к балету отношусь не лучше, чем ординарный туркмен.
...Года через два после первого телевизора благосостояние на Хуторе стало помаленьку расти, сосен с антеннами по огородам навтыкали все кому не лень. А еще лет через пятнадцать эти сосны стали падать на хаты, но к тому времени, ни электричеством, ни, тем более, балетом уже было никого не удивить.
Меня жизнь выгнала с печки и отправила непонятно куда и непонятно за чем. Кот вышел проводить меня на крыльцо, ёжась, посмотрел вслед и, поочерёдно отряхивая лапы, вернулся на печку ждать своего снегиря.
***
...С тех пор прошло много лет. Чего только не было и где я только не пробовал вести себя как человек, но так и не расхотел быть котом.
...Зима. Хутор. Узоры на стекле. Снегирь. Тёплая печка. И ещё - загадочная страна, куда в конце всегда можно уйти. Вдруг в следующей жизни сложится? Заявку я оставил...
если кто-то ещё не видел - есть такой замечательный художник
Валентин Губарев
suzemka.livejournal.com
